Современные мемуары

Евгений Шабалин

"Вы чересчур эмоционально управляете реактором,
Евгений Павлович!"

Воспоминания инженера-физика

Я живу сейчас в Юркино. Каждый раз, выходя на балкон своей однокомнатной квартиры на третьем этаже для утренней зарядки или полюбоваться закатом солнца, я вижу выглядывающую из-за леса красно-белую трубу реактора ИБР-2. И меня посещает одна и та же мысль: никогда из этой трубы не поднимется черный ядовитый радиоактивный дым, никогда радиоактивный цезий не ляжет на зеленые поля и леса Дубны. И отчасти в этом есть заслуга вашего покорного слуги, дорогой читатель...

Парень из Люберец

Молодость... Она прекрасна и легкомысленна, самоуверенна и плодовита. Закончив МИФИ в 1959 году, я оказался на распутье - физика или киноискусство? В лихие студенческие годы крутился в карусели событий, непрерывно пересаживаясь со скамьи студиозуса в седло Пегаса, а с него прыгая в переполненный вагон пригородной электрички. Успешно проучился три года у профессиональных работников Мосфильма, пытался писать киносценарии, пробовался на роли в кино (естественно, в эпизодах). В общем, вкушал радость жизни и познания, не задумываясь о неизбежности выбора, выбора цели. Хотя у одного из авторитетов моей юности Юрия Яковлевича Стависского девизом была фраза Бернштейна "Цель - ничто, движение - всё", - прицеливаться в жизнь все-таки надо было.

Два автопортрета: середина 50-х годов и 1997 год (на конференции в Аргоннской лаборатории, Чикаго).

Диплом я делал в Обнинске, городе, который в советские времена был столь же привлекателен, сколь и Дубна. Работал в группе, занимавшейся экспериментами с критическими растворами солей плутония. Кстати, моим научным консультантом был Виктор Владимирович Орлов, один из столпов великих физиков-реакторщиков СССР. Сейчас он еще в строю, "последний из могикан". У него я учился расчету реакторов на тепловых нейтронах. Виктор Владимирович часто повторяет фразу: "Физики реакторов больше нет", - подчеркивая, что в нынешнее время главное занятие реакторщиков - техника и безопасность. Особенно это стало ясно после Чернобыля. Но в 60-е годы физика еще была и многих притягивала. Я же ни в школе, ни в институте ею особенно не интересовался. Помню лишь такой эпизод. Лет в 12-13 прочитал у Перельмана, как переговариваться на расстоянии с помощью примитивного телефона - двух картонных цилиндрических банок из-под драже или леденцов, обтянутых промасленной бумагой и соединенных между собой ниткой. Решил проверить. Вместе с моим люберецким другом Игорем Михайловым (мы иногда ночевали летом в сарае, на полатях) сделали такой "немобильный" телефон и вполне удачно переговаривались с нашим товарищем Женей Байковым, который тоже ночевал в своем сарае, находившемся от нашего на расстоянии 50-70 метров. Какой-то интерес к физике, впрочем, был, но лишь потому, что преподаватель Леонид Анатольевич Новицкий украшал свои уроки анекдотами.

Задача выбора оказалась трудной для меня, романтика с немалой долей прагматизма. Возможно, главную роль в моем решении сыграла моя мама, Клавдия Ильинична Конькова: неназойливо, не ломая характера строптивого сынка, она всегда старалась направить его по правильной дорожке. Борис Григорьевич Дубовский, один из четырех человек, которые фигурируют вместе с Курчатовым на известном снимке пульта первого реактора в Москве в 1946 году, очень просил меня остаться работать в Обнинске, в ФЭИ. И настроил на это чиновников Минсредмаша. Я отказывался от этого и других не менее достойных предложений.

Тогда мама, помощник первого секретаря райкома партии, направила меня устраиваться на работу в подмосковное Лыткарино, в секретный институт радиационных исследований. Это был бы неплохой вариант: рядом с киноискусством Москвы и с физикой под боком у мамы. Но, подъехав к этому институту, я увидел лишь деревянный забор и за ним - один-единственный барак, в котором сидел один-единственный человек в чине зам. директора. Тот, смущаясь, отказал мне в работе, ссылаясь на то, что "года два-три здесь нечего будет делать". Мое радостное согласие на "ничегонеделание" не возымело действия. Кстати, через 17 лет я все-таки поработал в этом институте около трех месяцев в качестве командированного, а его директор 90-х годов оказался впоследствии одним из "виновников" моего литературного творчества. Но об этом позже...

Уставшие чиновники министерства в конце концов предложили мне, также уставшему от долгих поисков, Дубну. Я спросил, что это такое. Мне сказали: "Поезжайте и там все увидите". Я провел в Дубне два или три дня в командировке, познакомился с сотрудниками, с городом, который по сравнению с Люберцами показался мне Западом. Я увидел строящийся ИБР и другие установки. Наибольшее впечатление произвела километровая труба ИБРа для пролета нейтронов - старший инженер Сергей Алексеевич Квасников кричал в трубу, а она отвечала многократным сильным эхо. Возможно, эта чудо-труба и решила окончательно мою судьбу. И я сказал себе: "Ладно, буду работать в Дубне, а по воскресеньям ездить на киностудию". Было это 25-27 апреля 1959 года - до Чернобыля оставалось ровно 27 лет...

4 мая 1959 года я был зачислен в Лабораторию нейтронной физики ОИЯИ, в отдел реактора. Причем в первый день работы приехал в Дубну с синяком под глазом. Как позднее мне рассказывали коллеги, они так реагировали на появление ярко-рыжего чубатого парня со следами отчаянной драки: "Ничего себе, рыжего хулигана к нам прислали!" Знали бы они, что "хулиган" два дня назад защищал честь любимой девушки. Так началась моя трудовая биография.

Почему-то я оказался тем инженером-физиком, которому стали поручать работы расчетного характера. У моих коллег есть свое объяснение: они вспоминают на юбилеях, как однажды главный инженер ЛНФ Сергей Константинович Николаев сказал: "Шабалин чересчур эмоционально управляет реактором. Пусть лучше сидит за столом с ручкой и логарифмической линейкой!". В этом был элемент истины: статья в газете "За коммунизм", написанная в 1964 году обо мне коллегами и друзьями Владимиром Дмитриевичем Ананьевым и Львом Константиновичем Кулькиным (для меня - Володей и Лёвой), была названа "Неугомонный".

Есть и другая байка, также основанная на факте: на критической сборке ИБР, которая происходила в 1959 году в здании 45 (один из экспериментальных павильонов реактора, разобранный "на кирпичики" при строительстве здания ИБР-2 для гаражей), меня назначили "помощником загружающего". Моя задача состояла в том, чтобы подавать "загружающему", более опытному механику Юрию Кондиорину, тепловыделяющий элемент, твэл - стальной тонкостенный герметичный цилиндрик с сердечником из металлического оружейного плутония внутри. Загружающий стоял на помосте у активной зоны, я подавал ему очередной твэл снизу, а он осторожно, медленно опускал его в зону и закреплял там. Один из первых же твэлов я уронил... на бетонный пол. Далее - немая сцена с участием всей пусковой группы: если бы тонкая оболочка треснула, то плутоний, достаточно летучий и радиоактивный металл, загрязнил бы и здание, и окружающую местность. Однако никаких повреждений на стальном цилиндрике не обнаружили, но я был все же отстранен моим непосредственным начальником Борисом Николаевичем Дерягиным от почетной должности помощника загружающего и с тех пор занимался в основном расчетами...

Сейчас, когда прошло более полувека после пуска в Дубне первого в мире пульсирующего реактора на быстрых нейтронах ИБР (23 июня 1960 года), годы освоения и совершенствования реактора можно безусловно считать историческими. Но мне, молодому оптимисту, с горящими глазами и жаждой общения и творчества, интереснее было играть в КВН, участвовать в самодеятельности, снимать кинофильмы, играть в футбол и шахматы. Как удавалось совмещать несовместимое - не знаю. Пусть на это попробует ответить современная молодежь...

(Продолжение следует)