Из истории международного сотрудничества

А.А.Тяпкин: "Сквозь железный занавес"

В марте этого года музей истории науки и техники ОИЯИ отметил круглую дату: 25 лет назад музей обзавелся собственным помещением и первой экспозицией. А год спустя, в марте 1994-го, с рассказа профессора А.А.Тяпкина о поездке советских физиков на Рочестер 1960 года начались лекции по истории науки в музее ОИЯИ.
Эту публикацию можно рассматривать как продолжение его мемуаров "Как я пришел в физику", напечатанных в газете в 1996-97 гг., где он остановился на учебе в институте и так и не дошел до Дубны. Несмотря на все старания причесать этот текст, перекроить и отутюжить его, в нем по-прежнему слышится живая, спонтанная речь Алексея Алексеевича.

Александр РАСТОРГУЕВ

Многие слышали про пик Тяпкина, высочайшую складку местности Дубны, и даже катались с него зимой, но о самом Тяпкине знают мало или не знают вообще. Для тех, кто не видел Алексея Алексеевича: это был человек небольшого роста, крепкий - с первого взгляда спортсмен, перешедший на тренерскую работу. Физик, историк науки, водно- и горнолыжник, воздухоплаватель и научный турист. О научном туризме образца 1960 года и пойдет в основном речь.

Рассказ А.А.Тяпкина - о тернистом пути советской ядерной физики от режима строгой секретности к международному сотрудничеству, о самой физике и тех, кто ее делал, об относительности счастья и смысле жизни, о тех, кому повезло, кто прорвался сквозь железный занавес, увидел мир и вкусил золотые плоды победы, завоеванной теми, кто работал над атомной бомбой.

Солнце на столе

В конце 80-х лекция "Сквозь железный занавес" имела бы ажиотажный спрос, но уже шли "лихие 90-е", и слушателей собралось немного, а вместо молодежи, перед которой Алексей Алексеевич собирался держать речь, послушать его, за единственным исключением, пришли ветераны, которые и так все знали.

- А мы еще думали, давать ли объявление! - сказал Тяпкин. - Боялись, народ набежит!

Помещение, в котором собрались слушатели, досталось музею в наследство от парткома ОИЯИ и потому напоминало красный уголок; столы (правда, не покрытые зеленым сукном) были сдвинуты в форме буквы Т, и на самом видном месте стоял готовый к работе магнитофон.

Когда число слушателей зашкалило за десяток, пришел профессор В. А. Никитин - прямо с поезда, даже домой еще не заходил - и сразу поделился впечатлениями из Канады, где им, людям из другого полушария, устроили пиршество для глаз: через прозрачный купол над головой на круглый стол падал солнечный свет, и перед ними на столе лежало Солнце.

- Я впервые видел солнечные пятна! - с триумфом сообщил Никитин.

- А протуберанцы видно?

- Нет, протуберанцев не видно, - с сожалением ответил Никитин. - Они над этим сейчас работают.

- Мешает небо.

- Да, нужно подавить синий цвет, тогда Солнце погаснет, и вспыхнут протуберанцы.

- А я впервые видел Солнце на вертикальной стене в Пулково, - мечтательно сказал Тяпкин.

За окном дикий капитализм, нищета, первичное накопление капитала, слом общественно-экономической формации, неизвестно, что станет с державой, а они восхищаются Солнцем на столе и огорчены, что не видно протуберанцев...

На часах у кого-то прозвучала энергичная музыкальная фраза, обозначая время - 17.00, объявленное начало лекции. Директор музея занес указательный палец над клавишей "play" и вопросительно взглянул на лектора.

- Давайте подождем еще немного, - предложил Тяпкин. - Балдин собирался подойти.

Но Балдин так и не собрался, и Алексей Алексеевич начал без него.

Что сказал Капица

Он начал свободный, недисциплинированный рассказ с предшественников ядерной физики, с опытов супругов Кюри и Резерфорда, и очень быстро, по логарифмической шкале времени, дошел до первых дубненских ускоритей.

- Когда Капицу сюда привезли, показали ему наши ускорители, аппаратуру, пучки, он спросил немножечко скептически: так вы то же самое делаете, что и Резерфорд? Ничего нового не придумали?

И по сути он прав. То же самое, но на гораздо более высоком уровне. Сейчас это все запечатано в коллайдеры, в детекторы, и даже у тех, кто через все это прошел, кружится голова, когда видишь, как в Женеве компактно установлены и замурованы детекторы на десяток лет, и уже не подойдещь и ничего не подправишь... И понимаешь и всю ответственность, и сложность...

Закрытая физика

Алексей Алексеевич - полемист страстный, непримиримый, истина для него превыше всего, но тут он оказался в положении человека, который ломится в открытую дверь, потому что никто ему не возражал.

- Многое из того, что я расскажу о начале международной деятельности в нашем Институте, - продолжал Тяпкин, - покажется сейчас странным, но мы пришли из закрытой физики и долго еще жили по ее законам.

Обстановка строжайшей секретности держалась вплоть до 1955 года, и только тогда в "Докладах Академии наук" были опубликованы результаты работ на нашем ускорителе здесь, и это был прорыв. Наш ускоритель тогда был самым крупным в мире: в Беркли - 340 МэВ, а наш - 480; потом американцы построили под Чикаго - 450 (все равно меньше), а наши в 53-м перестроили на 680...

Эти публикации вызвали сенсацию в мире... У американцев с 1945 года работы по ядерной физике публиковались открыто. Мы читали их "Физревы", радовались, когда их результаты совпадали с нашими, многое, конечно, заимствовали...

И вот, узнав, что их немножечко обогнали, американцы пожелали встретиться. И с этого начались наши контакты.

- До ОИЯИ?

- Никакого ОИЯИ еще не было. Режим здесь был построже, чем у Курчатова. Я столкнулся с секретностью здесь, с нарушением секретности, еще в 49-м году, когда приехал делать дипломную работу; меня привез сюда мой научный руководитель, Козодаев Михаил Силыч. Я делал записи в неброшюрованной тетради, это заметили, тетрадь у меня отобрали, и был потом разговор с начальником первого отдела Денисовым Сергеем Тимофеевичем; он в прошлом году скончался, такие вот дела...

А я, пока набиралась статистика, писал свой диплом, и заодно делал записи о сенсации, которая разыгрывалась прямо перед глазами: пошел ускоритель... Потом, конечно, разобрались и тетрадь мне вернули - а то второй раз писать!

Случай в МГУ

- Раз уж речь зашла обо мне, - продолжал Алексей Алексеевич, - то надо сказать, что на меня большое влияние оказал Игорь Евгеньевич Тамм. Я в университете скандальчик устроил...

- Охотно верим!

Иронические реплики в свой адрес Алексей Алексеевич встречал добродушно; он и сам постоянно подтрунивал над собой, насмешливо и нежно поглядывая на себя молодого с высоты прожитых лет.

- В университете тогда несколько дней, недель даже, обсуждалась новая теория относительности математика Леднёва; теорию относительности тогда ругали за идеализм, а у Леднёва релятивистское сокращение зависело от молекулярного веса (биметаллическая пластина, если ее разогнать, должна изгибаться) - а раз от молекулярного веса, значит, материализм. Такой вот примитивизм. А физики, которые все это понимали: Иваненко, Соколов, Терлецкий, - вежливо так возражали: у вас, конечно, материалистическая теория, но и эта неплохая... Я возмутился: "Как вам не стыдно? Чему вы студентов учите? Вы послушайте, как читают лекции у нас в МИФИ!"

Его попросили выйти из аудитории, он вышел - и вошел в историю физики. Из воспоминаний профессора Б.М.Болотовского, бывшего в то время студентом 5-го курса физфака МГУ (и автора, кстати, физфаковской "Дубинушки"):

"После выступления Леднёва начались прения. Лишь немногие рискнули выступить в защиту теории относительности. Пожалуй, наиболее четко выразил свое отношение к предмету обсуждения профессор Дмитрий Дмитриевич Иваненко. Он сказал, не побоялся:

- Если Эйнштейн идеалист, пишите меня вместе с Эйнштейном.

Но немало было выступавших, которые соглашались с Леднёвым и поддерживали его. Выступил там и Алексей Тяпкин, тогда студент-выпускник МИФИ. Вышел к доске и сказал примерно следующее:

- Очень прискорбно, что в середине двадцатого века в храме науки, Московском государственном университете, наблюдается такое мракобесие.

Н.А.Леднёв поднялся со своего места и обратился к председателю Ученого совета профессору А.А.Соколову:

- Арсений Александрович, прошу Вас прекратить оскорбления в адрес Ученого совета.

Соколов встал и сказал молодому человеку:

- Вы оскорбляете членов Ученого совета. Прошу Вас покинуть аудиторию.

- Я ухожу, - сказал А.Тяпкин, - но если вы захотите изучать теорию относительности, приходите к нам в МИФИ на семинар Игоря Евгеньевича Тамма.

И ушел.

Это все я сам видел и слышал".

- И действительно, это был позор для университета... Мне потом Игорь Евгеньевич говорил: "Не лезьте вы в философию! Это не наука, это политика!" Рассказывал про Фока, Ландау... Маркова Моисея Александровича, которого тоже чуть не посадили - и только потому, что за него вступился президент Академии наук Сергей Иванович Вавилов. Говорил про Маркова: "Вот он лезет в философию, а зря, только время теряет". Приводил пример своего ученика - Андрея Сахарова: "Вот он ни в какую философию не лезет, и он больше всех вас достигнет в науке!" Я присутствовал при разговоре Игоря Евгеньевича с замдекана; Тамм рекомендовал Сахарова вести какие-то курсы. "Да он у вас даже не доктор!" - "Да что вы, он не сегодня-завтра не только доктором станет, а академиком!" Я впервые слышал, чтобы так ярко отзывались о своем ученике...

Тяпкину везло: его отговаривал от необдуманных поступков Тамм (например, от намерения посвятить себя поиску формулы простых чисел), отстаивал Козодаев, выручал Курчатов, выгораживал Блохинцев...

Он не послушался Игоря Евгеньевича и продолжал вторгаться и в философию, и в теорию относительности: "Я пытался объяснить, Тамм меня не понял. И я ушел от него - и попал к Козодаеву". А интерес к теории относительности не утратил; досталось ему от идолопоклонников крепко.

С благословения Курчатова

Тяпкин прибыл в Дубну на постоянное место жительства и работы как вольнодумец, не признающий авторитетов, и стяжал себе славу тираноборца; но он никогда не ставил себе в заслугу тот сокрушительный удар, которым за месяц до принятия Устава ОИЯИ и первой сессии Ученого совета бывший директор ГТЛ и хозяин Дубны М.Г.Мещеряков был отправлен в нокдаун.

- Я отказывался ехать, и Курчатов вызвал нас с Филипповым, который тоже отказывался, к себе. И пристыдил.

- Вы посмотрите, чем занимаются физики всего мира! Вот Ферми! Я и сам бы сейчас все бросил и поехал к Мещерякову на Верхнюю Волгу заниматься наукой! Но на мне висит правительственное задание. А вы, молодые...

Я возразил:

- Игорь Васильевич, я не собираюсь бросать ядерную физику. Я буду, как и раньше, приезжать на Большую Волгу, но числиться хочу по-прежнему в Вашем институте.

Он спросил, почему.

(Продолжение следует.)