Современные мемуары

Хайнц и Элфи Барвих

В русском исследовательском центре Дубна

(Продолжение. Начало в №№ 43, 44.)

По стечению обстоятельств Хайнц должен был лететь в Германию в командировку. Я его сопровождала. Мы решили задержаться в Берлине на один день, чтобы посмотреть, как идет строительство. В аэропорту взяли такси и спросили водителя о стене. "Я готов рвать на себе волосы от досады, что не удрал раньше. Теперь всё. Мы сидим тут, как в тюрьме. Это настоящая стена с колючей проволокой. Нам говорят, что это вынужденная мера против всяких шпионов, саботажников и кого-то там еще для нашей же защиты. Чушь! Они ее построили, потому что переселенцев стало слишком много!" Он не мог и не хотел скрыть свое волнение. И вскоре мы сами стояли перед этим бетонным сооружением с колючей проволокой и не могли поверить своим глазам - настоящая массивная стена посреди Берлина. Хайнц, урожденный берлинец, был возмущен.

В родном институте в Россендорфе Хайнц не скрывал свое мнение. Он со многими пообщался, и оказалось, что кроме профессора Герца (его оправдание - "Мне нужно в больницу, моя жена сломала ногу)", Хайнц Барвих - единственный представитель интеллигенции ГДР, кто не подписал "Резолюцию о стене". Для него это стало еще одним тяжелым разочарованием: он единственный, кто поступил согласно своим убеждениям, тогда как многие, думая так же, как он, без сопротивления поставили свои подписи.

Что же говорили русские о стене? По возвращению в Россию я как-то сидела в фешенебельном ресторане аэропорта Шереметьево. Рейс из Берлина, с которого мне нужно было встретить гостя, задерживался. Напротив меня сидел приятный мужчина, судя по внешнему виду, европеец. По телевизору показывали новости, в них мелькнул комментарий о Берлинской стене, которая выросла "по желанию населения ГДР". Сидящий напротив человек заметил мое внутреннее волнение в связи с показанным сюжетом и спросил приветливым тоном: "Вы немка?" После такого, хотя и сдержанного, выражения интереса я рассказала ему об этой стене, которая возникла никоим образом не по желанию хотя бы одного гражданина ГДР, а в первую очередь по желанию правительства. Между мной и моим собеседником возникло что-то наподобие "политического доверия", мы стали открыто выражать свои мнения, хотя и шепотом.

Он был русским, работал заграничным корреспондентом в советской газете и летел после короткого отпуска на родине обратно на место работы. Он никак не мог поверить, что можно построить стену посреди города, чтобы не дать встречаться его жителям. "Это нездоровое политическое решение, - заметил он. - В Москве такое было бы невозможно, сразу бы поднялась революция. Неужели этого нельзя было избежать?" Я была немного озадачена таким вопросом от русского, наверное, он уже долго работал за рубежом.

"Мой муж, - сказала я, - много раз пытался сгладить перегибы партии, не прибегая к радикальным действиям, но его никто не поддерживал. Представителям интеллигенции ГДР в конце концов приходится выбирать, кому служить: богу или маммоне, - и они в основном выбирают более удобный путь. Можно ли построить свободный социализм в определенной стране, если в ней отсутствует свобода мысли и тем самым лицемеры и подхалимы имеют преимущества перед честными и порядочными людьми? Часть таких людей - бывшие фашисты, которые все одобряют, лишь бы остаться на своем месте и скрыть свои прежние убеждения (один из таких людей - преемник моего мужа в Центральном институте ядерной физики). До тех пор, пока Ульбрихт велит расстреливать под стеной людей, расположение которых он не смог завоевать, социализм не будет свободным".

Ошеломленно смотрел на меня русский зарубежный корреспондент: "У меня на это нет аргументов. Вы действительно правы. Боже мой, так откровенно я не разговаривал даже со своей женой, не то, что с друзьями!"

Но даже наши русские друзья и знакомые, частично упертые западоненавистники, все без исключения были в ужасе от Берлинской стены, при упоминании о ней они представляли свою прекрасную любимую Москву, изуродованную отвратительным бетонным сооружением.

Культурную программу Дубны нельзя было ни в чем упрекнуть. В "Клубе культуры" и "Доме науки" шли концерты и театральные представления, хорошие восточные и западные фильмы, ученые докладывали о новейших достижениях и открытиях, приезжали известные писатели из СССР и из-за рубежа. Так, в битком набитом зале Роберт Юнг делал доклад на тему "Наука и государственная власть". Во время дискуссии Хайнц одним из первых взял слово. В статье о Роберте Юнге это было описано дословно так: "Своим зычным голосом (его хобби было исполнение больших арий) он закричал в зал: "Друзья, я никогда не состоял ни в одной политической партии, даже сейчас я не состою в партии. Я никогда не вступлю ни в какую политическую партию!"" На миг всё затихло. Но потом раздался настоящий гром аплодисментов, который удалось прекратить, только когда вице-директор, высокопоставленный функционер, сделал соответствующий знак рукой. Когда я его на следующий день забирала на обед из нашей уютной виллы на Советской, он заявил, сияя: "Мне до сих пор звонят люди, чтобы поздравить. Еще пару лет назад что-то подобное было бы невозможно. Каждый признак того, что диктатура немного ослабевает, социалистический ветеран Барвих встречает с радостью".

Слух о бойцовском характере Хайнца широко распространился, и он стал пользоваться доверием и уважением не только сотрудников, но и простых жителей Дубны. Стало почти привычным обращаться к нему с разными просьбами. Одному нужно было повышение по службе, другому - квартира для семьи. У Хайнца было хорошо развито чувство справедливости, поэтому все рассчитывали на положительное решение, до тех пор, пока однажды к нему не зашла заплаканная русская девушка и сказала, что ей строго-настрого запретили обращаться со своей просьбой к иностранному вице-директору.

Наш сосед, генерал Михаил Михайлович, пригласил нас в первый выходной, посвященный Октябрьской революции, на вечер. Мы благоразумно не обедали в тот день и появились в квартире генерала ближе к вечеру. Там уже ощущалось праздничное настроение. Церемония началась с водки и коньяка. С опаской разглядывали мы богато накрытый стол. После многочисленных закусок хозяйка Мария Ивановна объявила главное блюдо - шашлык на шампурах и уха. Так как даже русский желудок не бездонен, предложение Хайнца сделать перерыв в еде и прогуляться было единогласно одобрено. Все вместе мы пошли по темным улицам. Из каждого окна доносились звуки гармошек, песни, смех и шум. Люди праздновали. После прогулки мы снова собрались в саду, где пожилой генерал уже поставил мангал. Рядом с ним на земле лежали длинные сабли, вероятно, времен войны. Среди них была одна со свастикой, ее особенно высмеивали. Маринованные кусочки мяса поливали жиром, насаживали на сабли вместе с луком и кусочками сала и располагали над углями - от такого запаха аппетит быстро вернулся.

На следующий день, 7 ноября, в Дубне был большой парад. Должна признаться, что события такого плана в России меня всегда сильно впечатляли. Первыми шли школьники, начиная с самых маленьких. Они несли разноцветные воздушные шарики, флажки, букеты и цветочные гирлянды. Те, кто постарше, держали в руках транспаранты. Закутанные в теплые пальтишки, обвязанные шерстяными шарфиками, в вязаных или меховых шапочках, они весело болтали, пребывая в таком же праздничном настроении, как и взрослые. Далее следовал походный оркестр солдат из стройбата, которые, к сожалению, совсем не знали нот. Правда, мелодия и ритм иногда случайно совпадали. После них шла колонна жителей Дубны, возглавляемая карапузом, который гордо нес красный флажок. Такие демонстрации, так же как и праздничные речи, сейчас превратились в скучную рутину. Толпа спонтанно аплодировала, когда раздавались реплики "... против империалистических завоевателей...", "...за мир и дружбу народов всего мира" или "...вперед, к победе коммунизма!" Детям запоминались эти лозунги, и даже самые маленькие из них знали, что живут в самой большой и сильной стране мира и что только в этой стране есть мир и благополучие, а западные империалисты - наоборот: только воюют.

Во время парада Хайнц занял место на трибуне среди других ученых и представителей партии. Я стояла среди зрителей. За моей спиной кто-то спросил: "А кто это тот высокий мужчина на трибуне?" - "Это Барвих, немец, новый вице-директор Института. Говорят, что он добродушный".

1962 год. Вице-директора ОИЯИ Щ.Цицейка (Румыния), Х.Барвих (ГДР),
директор ОИЯИ Д.И.Блохинцев и австрийский писатель Роберт Юнг.

В тот же день мы были приглашены к административному директору Института Сергиенко. Мы ели, ели и ели... Этим праздник не закончился - в Доме ученых состоялся праздничный вечер. В большом зале были щедро накрыты длинные столы. Военно-морской оркестр играл танцевальные мелодии. Часть оркестра составляли немецкие студенты из Москвы, они исполняли западные мелодии. Когда танцевал Бруно Максимович Понтекорво, оркестр заиграл румбу, которую Бруно Максимович великолепно исполнил. У русских можно поучиться праздновать! На одном из таких праздников, кстати, Хайнц держал смелую речь: "Можно взять мозг робота и напичкать его определенной, тщательно отобранной информацией, мы называем это программированием. Или можно - как сейчас и происходит, снабдить его мозг недостатком информации. Знание - это сила. Незнание - тоже сила!"

Наша первая русская зима была очень холодной и снежной. Днем и ночью работали бригады снегоуборщиков, преимущественно состоявшие из женщин. С помощью специальных машин нагребали огромные кучи снега, которые затем вывозили на грузовиках. По краям дороги сугробы получались такие высокие, что из них торчали только макушки боярышника. Мы тоже проложили на своем участке две узкие дорожки: одну к сараю, другую к баллонам с пропаном. Один раз даже пришлось вызволять нашего кота Оскара - он так глубоко провалился в рыхлый снег, что не мог самостоятельно из него выбраться. Оскар был сначала диким сибирским котом с мягкой, как шелк, рыжей шерстью и пушистым беличьим хвостом. Нам его принес Павел Иванович, который нашел его на мусорке.

Русские - увлеченные лыжники. Хотя в окрестностях Дубны нет гор, они нашли выход. Землю из котлованов, образующихся в ходе строительства, свозили и высыпали в одно и то же место до тех пор, пока посреди соснового леса не образовалась искусственная горка внушительной высоты. При виде проложенной лыжни и трамплина действительно хотелось встать на лыжи, а каждый новоприбывший с изумлением смотрел на рукотворную гору.

Волга совсем замерзла, и на толстом льду сидели укутанные в мех и валенки рыбаки. Они сверлили отверстия во льду и через эти лунки ловили рыбу. При снегопаде, сильном ветре или слишком трескучем морозе они ставили небольшие палатки и сидели в них на скамеечках. Мы часто готовили и ели выловленных из Волги щук и судаков. Часто жены рыбаков сами ходили по домам и по умеренным ценам предлагали свой товар.

(Продолжение следует.)

Перевод Марии ПАЦЮК