Их имена в истории Института

Вспоминая Льва Борисовича

9 ноября исполняется 100 лет со дня рождения доктора физико-математических наук профессора Л.Б.Пикельнера. С 1959 года он работал в Лаборатории нейтронной физики, возглавлял научно-экспериментальный отдел физики ядра, задавал направление многих исследований. Наиболее ярким его достижением стало обнаружение эффекта нарушения четности в нейтронных резонансах, на несколько порядков превышающего такой эффект при взаимодействии нуклонов. За эти исследования в 1993 году Льву Борисовичу была присуждена премия имени И.М.Франка "За выдающиеся заслуги в области нейтронной физики". Воспоминания трех поколений сотрудников лаборатории - его коллег и учеников - записала Ольга Тарантина.

В.И.Фурман: Вспоминая о Льве Борисовиче, я имею в виду две ипостаси - одну чисто личностную, человеческую, и другую - научную, мы ведь много лет взаимодействовали как коллеги и потом как друзья. Я начал работать в отделе ядерной физики ЛНФ теоретиком в 1961 году под руководством заместителя директора ЛНФ Федора Львовича Шапиро и до 1990 года по науке с Львом Борисовичем сравнительно мало контактировал, до того момента, как он в 1973 году, после кончины Федора Львовича, стал начальником отдела. Он был экспериментатором, и к тому же на 14 лет меня старше.

Как руководителю большого отдела, ему были присущи необыкновенная четкость, требовательность к себе и другим, при этом очень корректная требовательность, необыкновенная добросовестность и самокритичность. Он считал необходимым внимательно обсуждать с коллегами свои и чужие результаты, ничего сырого не мог принять, был досконально аккуратен и точен, как в проведении экспериментов, так и в формулировании окончательных результатов. Что касается личных отношений - он был открытый человек, доброжелательный, абсолютно на равных контактировал как с нами, младшими товарищами, так и со старшими коллегами, Ильей Михайловичем Франком и Федором Львовичем Шапиро, а также с его ровесниками из дирекции лаборатории.

Дело в том, что он пришел в нашу лабораторию в 1959 году абсолютно зрелым исследователем, кандидатом технических наук из военного института, расположенного под Загорском, куда он попал после окончания МГУ. Там он абсолютно самостоятельно проводил довольно сложные и опасные экспериментальные работы. Они состояли в том, что нужно было имитировать ситуацию после атомного взрыва, изучить, как она повлияет на людей, военную технику, электронику. Для этого использовалась очень примитивная система: имелся жидкий сильно активный источник гамма-излучения на основе изотопа кобальта, который размещался за мощной защитой на земле, а для эксперимента поднимался на аэростате в воздух. Понятно, что аэростат - плохо управляемая вещь, и Лев Борисович рассказывал, что у него была (и это удивительно!) спецсвязь с ближайшим авиаполком: когда он начинал воздушный эксперимент, в воздух поднимались истребители, и у него было право потребовать, чтобы истребители открыли огонь по аэростату, если он "сорвется" с привязи и эту химически и радиационно опасную чашку с кобальтом понесет на близлежащие населенные пункты.

В ЛНФ он быстро завоевал заслуженный авторитет, связанный не только с возрастом, но и с научной квалификацией, личным оба­янием, умением организовать людей. Он никогда ни на кого не давил, не кричал, но умел четко проследить, кто чем занимается. Это он почерпнул из той атмосферы, которую создал в лаборатории Федор Львович - всегда контролировать, кто чем занимается, и ненавязчиво, но твердо следить, чтобы работы по каждой теме не затягивались. Лев Борисович сразу воспринял такую тактику, вообще они с Федором Львовичем были в хороших, близких отношениях, и умение Федора Львовича организовывать людей Лев Борисович очень хорошо воспринял, это был его стиль. Поэтому рабочая, творческая атмосфера в отделе ядерной физики, которым до Льва Борисовича руководил более молодой Владислав Иванович Лущиков, наш Слава, была с самого начала совершенно замечательная и очень стимулирующая - тебе в любой момент были готовы помочь, но делать дело ты должен был сам. Эта черта позволяла Льву Борисовичу много лет успешно руководить отделом - с 1973 до 1990-го.

Группа Л.Б.Пикельнера (второй слева) на установке для экспериментов с поляризованными ядрами, 1973 г.

Когда он понял, что его возраст уже подходит, да к тому в стране началась перестройка, в которой я принял активное участие, он начал меня, теоретика, хотя и тесно взаимодействовавшего с экспериментаторами отдела, постепенно готовить себе на смену. Я не хотел этой должности, сопротивлялся, но Лев Борисович, видя у меня какие-то способности к этому, мягко, но настойчиво давил.

Примерно за год-полтора до своего ухода с должности он начал меня активно привлекать к той деятельности, которой сам занимался. Вот яркий пример. В конце 1980-х - начале 1990-х венгерского физика Деже Киша, работавшего в молодости в ЛНФ, избрали директором ОИЯИ и он начал наводить здесь "европейские" порядки: синхроциклотрон, синхрофазотрон - устаревшие установки, их надо закрыть, то же самое он говорил и об ИБР-30. А мы понимали, что ИБР-30 как раз вышел на максимум своих возможностей, его инфраструктура долго создавалась, была сложной и уникальной, аналогичной не было в других местах, - речь, в первую очередь, шла о поляризованных резонансных нейтронах. Нужно было обязательно провести прецизионные эксперименты с их использованием, при том, что ИБР-30 был самым ярким в смысле светимости источником импульсных нейтронов в Европе.

Цикл выполненных до истечения полномочий Д.Киша совместно с ПИЯФ (Гатчина) и ФЭИ (Обнинск) экспериментов по изучению Р-четных и Р-нечетных угловых корреляций осколков деления стал одной из вершин всего выполненного на ИБР-30 за всё время его существования. Причем эти эксперименты до сих пор в мире никто не смог повторить. И Лев Борисович сыграл очень большую роль в организации и проведении этих работ, а меня он подключил к написанию всяких обоснований, почему нельзя закрывать ИБР-30. И закрыли ИБР-30 только в 2001 году по истечении ресурса его плутониевой зоны.

В годы директорства Д.Киша стало модным выбирать начальников. У нас в 1990 году голосовали все сотрудники отдела, и, к моему удивлению, я занял первое место, а Лев Борисович второе. Это я говорю к тому, насколько он умел предвидеть ситуацию и аккуратно проводить свою политику. Даже если ты не хочешь, он умел мягко, с шуточками, но четко и последовательно наставить на "путь истинный".

В его кабинете всегда всё лежало на своих местах. Приходишь к нему с каким-то вопросом, он отвечает - это описано в такой-то публикации, протягивает руку и достает журнал из своего стеллажа за спиной или картотеки. В кабинете была не очень большая библиотека, ничего лишнего - самые необходимые книги, все препринты, нужные статьи. К нему обращались за литературой, а у него была картотека - записывал, чтобы не забыли вернуть, потом напоминал. Такой он был организованный человек. С Львом Борисовичем было очень приятно и полезно обсуждать научные проблемы, он всегда находил для этого время. Он прекрасно понимал, что это самый важный этап как начала работы, так и преодоления трудностей ее текущего выполнения и осмысления, а также подведения итогов и написания статьи. Несколько лет я довольно тесно с ним сотрудничал в экспериментах по исследованию свойств запаздывающих нейтронов деления на реакторе ИБР-2. Мы вместе писали статьи, и я видел, насколько скрупулезно он подходил к каждому слову и графику, так я заглянул в его творческую лабораторию. Мы иногда спорили, его, в отличие от некоторых, всегда упорно стоящих на своем, можно было убедить, что надо использовать именно такой вариант изложения, а не другой.

Он был немного невезучий, может быть, из-за своей скрупулезности. В 1970-х годах было открыто такое удивительное явление в делении возбужденных ядер, как уровни второй деформационной ямы. Группа Льва Борисовича подошла вплотную к их открытию, но им чуть-чуть не хватало энергетического разрешения реактора ИБР-30 и они продолжили свои эксперименты. И буквально в этот же год немецкие физики опубликовали работу с этим открытием.

С другой стороны, разными группами, которые Лев Борисович возглавлял и воодушевлял, были сделаны такие прецизионные работы, которые в ЛНФ и в мире больше никто не делал. Речь идет об измерении магнитных моментов и деформации возбужденных состояний ядер после захвата резонансных нейтронов. Только интенсивные потоки нейтронов импульсного реактора ИБР-30 позволяли увидеть и изучить свойства возбужденных состояний с энергией 7-8 МэВ, причем расстояния между этими уровнями возбуждения могли быть от 1 эВ до 10-20 эВ. Такое уникальное разрешение по энергии могли обеспечить только импульсные источники нейтронов. Этой нейтронной спектрометрией компаунд-состояний Лев Борисович активно занимался. Под его руководством выполнены блестящие эксперименты по поиску в нейтронных резонансах эффектов несохранения четности и других поляризационных эффектов, которые никто до сих пор, а прошло уже 25 лет, не смог повторить. Такие эксперименты очень сложны, они требуют поляризованных нейтронов достаточно широкого интервала энергий и высокой интенсивности.

Он был очень хорошим преподавателем, умел очень просто, опуская ненужные подробности, объяснить сложные проблемы. Лекции я его не слышал, но я знаю, как писал статьи, выступал на семинарах и на наших нейтронных школах в Алуште. Был прирожденным преподавателем, но преподаванием занимался не очень активно. Дело было в самих студентах филиала МИРЭА, которые не очень хотели учиться. Он был больше нацелен на собственную научную работу, ну и, по необходимости, на административную, - начальник отдела должен помогать обеспечивать сотрудников приборами, материалами - в тесном взаимодействии с заместителями директора.

Лев Борисович, будучи начальником отдела, имел переменные рабочие группы. У него были аспиранты из Болгарии, ГДР, Польши, России, Чехословакии, скорее даже молодые сотрудники, которые впоследствии на совместных с ним работах защищали кандидатские диссертации. Я думаю, за то время, что он был начальником отдела, 8-10 молодых сотрудников защитили под его руководством кандидатские диссертации. Он звание профессора получил именно за этих учеников.

В молодости и в зрелые годы он занимался волейболом, играл в теннис. Я ни тем, ни другим не занимался, но был активным альпинистом. Но Лев Борисович бегал вместе со своим другом, известным в Дубне человеком, Давидом Натановичем Беллом, и тут мы иногда пересекались. Они оба были уже в возрасте, за 60, бегали не спеша, для поддержания спортивной формы. Тогда у него еще не болели колени, это последствия волейбольных нагрузок, а когда начали болеть, Лев Борисович сохранял до очень преклонного возраста свое увлечение теннисом. И мне рассказывали мои более молодые друзья, как они с ним играли: Лев Борисович, стоит, почти не двигаясь, а они бегают по задней линии корта из угла в угол, все в поту. Так он молодых гонял и выигрывал! Кроме того очень любил путешествия. Вместе со своими женами, с Ю.П.Поповым, В.А.Карнауховым и В.П.Шириковым лет 15 ходил в походы на байдарках и пешком. Лев Борисович, будучи немного старше остальных, всегда был душой компании, как рассказывали Юра Попов и Нэлли Ширикова. Лев Борисович был очень авторитетным любителем спорта в Институте, он много лет входил в спортсовет ОИЯИ.

Трудно представить, что нашему другу и старшему коллеге, незаурядному физику и очень достойному человеку исполняется сто лет. Он немного не дожил до этой трудно достижимой даты, но остается в нашей памяти живым и близким собеседником, настоящим старшим товарищем!

В.Р.Ской: Я пришел в лабораторию в 1986 году, и Илья Михайлович Франк сразу направил меня в группу ко Льву Борисовичу. Тогда активно велись работы по исследованию несохранения четности в ядерных взаимодействиях с поляризованными нейтронами. Я включился в эту работу. Лев Борисович был постоянным научным руководителем этих исследований. У нас была установка для поляризации нейтронов ПОЛЯНА со сложной системой криостатов, микроволновых контуров для накачки и другим оборудованием. Техническими вопросами обеспечения работы установки занимался Виктор Павлович Алфименков, а Лев Борисович направлял деятельность по исследованию эффекта несохранения четности на различных ядрах - лантан, олово, кадмий, бром. Поначалу меня пытались определить в помощь к В.П.Алфименкову, но он не умел обучать, предпочитал всё делать сам. Постепенно я перешел на обработку результатов измерений, а подготовкой установки занимались все по мере необходимости.

Группа была большая, поскольку установка сложная, велись разные эксперименты. Лев Борисович определял вектор направления исследований. Человеком он был исключительно интеллигентным. Поручая какую-то работу, как правило, никогда не спрашивал, что ты сделал, а - что удалось сделать. Никогда ни на кого не повышал голос, причем это было естественным, не то, чтобы он с трудом себя сдерживал. Был требовательным, но всегда в корректной форме. Лев Борисович был эрудированным человеком, прекрасно разбирался во многих смежных вопросах, выходящих за пределы нейтронной физики. Когда я стажером пришел в ЛНФ, то был увлечен идеей монополя Дирака. Я пришел к нему с этим, он сначала отнесся скептически, но послушав меня, сказал: интересно. Он меня поддержал, инициировал проведение семинара, и я выступил на своем первом в ЛНФ семинаре не по нейтронной физике, а по этой теме.

На протяжении всего времени, пока Лев Борисович сохранял научную активность, а сохранял он ее очень долго, преподавал в филиале МИРЭА, и даже когда ему стало трудно ходить, он регулярно принимал участие в обсуждении ведущихся экспериментов и организации возможных новых. Это человек с удивительно длинной научной жизнью, и я считаю, что мне очень повезло, что я сразу попал именно к нему. Это в каком-то смысле особенность нашей лаборатории, стиль, заданный Ильей Михайловичем. Он подбирал таких людей, которые могли, с одной стороны, вести активную и востребованную с точки зрения научного сообщества деятельность, а с другой - это были люди интеллигентные, которые к коллегам, особенно молодым, относились с вниманием. Я не застал Федора Львовича Шапиро, но помимо Ильи Михайловича, Лев Борисович и Юрий Мечиславович Останевич - люди, которые, безусловно, оставили след в истории ЛНФ, задали стиль научных исследований, стиль общения, это в полном смысле отцы-основатели лаборатории.

Н.В.Реброва: В 2002 году мы с Кристиной Ждановой, студентки четвертого курса кафедры ядерной физики Воронежского госуниверситета, приехали в ЛНФ на практику. Руководителем нашей дипломной работы был Николай Алексеевич Гундорин, а Лев Борисович руководил той научной группой, в которой мы начали работать. Я делала дипломный эксперимент на ускорителе Ван-де-Граафа, а Кристина - на реакторе ИБР-2 под непосредственным руководством Льва Борисовича и Николая Алексеевича. Тогда мы были совсем молодые и оценить научную значимость работ Льва Борисовича и его группы не могли. Только со временем, набравшись опыта и новых знаний, перечитывая их публикации, стали понимать сложность их работ.

В общении Лев Борисович был очень прост, добр по отношению к нам, уделял много внимания, рассказывал о научных задачах и проблемах. При том, что мы были совсем молодые специалисты, общался с нами на равных. Мы часто сидели в кабинете Льва Борисовича, и он рассказывал нам о нейтронной физике - просто, ясно, не жалея времени.

Он вспоминал и о своей работе по военной тематике до того, как пришел в ОИЯИ. Очень много рассказывал про своего старшего брата Соломона Борисовича, известного астрофизика, рано ушедшего из жизни. Все вместе в группе отмечали какие-то праздники, была очень теплая обстановка, работать было очень комфортно. Лев Борисович часто говорил, что он счастливый человек, поскольку утром с удовольствием идет на работу, а вечером с удовольствием возвращается домой.

Н.В.Симбирцева: Я пришла в группу Льва Борисовича в 2011 году и присоединилась к новым работам прикладного характера на установке ИРЕН. На тот момент был актуален поиск новых направлений исследований. Одно такое направление предложил Лев Борисович. Он договорился с Институтом космических исследований РАН, чтобы нам прислали геологические образцы, собранные на вершинах гор, для поиска частиц космической пыли. Мы изучали изотопный состав образцов, это была долгая и достаточно интересная работа. Частиц пыли мы, к сожалению, не нашли, но работа стала демонстрацией возможностей новой установки в выбранном направлении.

Лев Борисович привил мне любовь к этой работе, потому что рассказывал о ней так понятно, с такой любовью, что физика - это не сложно, очень интересно, увлекал своим примером. Он в свои уже очень зрелые годы был на одной волне с молодежью. Мало того, мы с ним принимали участие в проведении занятий для участников студенческих практик из университетов Египта, ЮАР, других стран. Он шутил, что у него английский не очень. Они с его другом Д.Н.Беллом в разговорах в туристических походах проверяли английский Льва Борисовича, и Давид Натанович подтверждал: всё понятно, но неправильно. А у меня тогда английский был совсем слабый, но Лев Борисович меня поддерживал: главное, не бояться, не думать о грамматических правилах. Его какие-то глупые вопросы студентов никогда не раздражали, всегда отвечал так, что сразу всё становилось ясно. Он был эрудированный человек, с ним всегда было интересно работать: и поддержит, и пошутит. В свободные минуты он нам рассказывал о своих военных школьных годах, когда работал на военном заводе, но лелеял мечту о физике. Мы ему очень благодарны за всё.

Фото Павла КОЛЕСОВА и Юрия ТУМАНОВА