Из истории международного сотрудничества

А.А.Тяпкин: "Сквозь железный занавес"

(Продолжение. Начало в № 13-14.)

Я ответил:

- Ваш ученик, Мещеряков Михаил Григорьевич, ни на йоту не усвоил Вашего стиля руководства. Он способствует работам, которые выполняют его сотрудники и которые он подписывает, и мешает, вставляет палки в колеса остальным.

- Для Курчатова такое вообще было немыслимо! Чтобы Курчатов кому-то мешал, если не он это делает... Я все это высказал, Курчатов выслушал и очень спокойно и насчет Мещерякова ничего не возразил - что меня, вообще-то, тогда удивило... Не остановил меня, сопляка, не сказал: да вы что! Такого человека! Первый циклотрон в Ленинграде запускал...

Я потом долго переживал - замахнулся на ученика Игоря Васильевича Курчатова, не по чину... А потом, дома у Козодаева, юбилейная встреча какая-то была, услышал от Арцимовича объяснение, которое меня успокоило.

- Наш Михал Григорьич - историческая личность, он единственный, кто был в Бикини... - Тут Алексей Алексеевич затронул болезненную для него тему и заговорил сбивчиво: начинал фразу - и бросал ее на середине, начинал новую... и впечатление было, что присутствуешь при рождении мысли; понять, что он хочет сказать, было можно. - Поэтому когда в художественных произведениях иногда... в повести "Богиня победы", которая по заказу Мещерякова против меня была написана... Когда меня там выставляют подхалимом, который привлекает старших ученых себе в соавторы... А все было как раз наоборот! Мы с Прокошкиным как раз противоположным отличались! А в книге - воднолыжник, загорелый - ну, значит я!

Мещеряков там выведен с собачкой, порода определенная, это Курчатова собачка, кто знает... а единственный ученый, который был на Бикини, это Мещеряков, и назвать его, допустим, Петровым - это все равно что сразу сказать, что это на самом деле Мещеряков...

- Это все пишется? - Сделал вид, что спохватился, Алексей Алексеевич. - А, ладно! Жить осталось недолго...

- Алексей Алексеевич, не переходите в такую тональность! У вас еще все впереди!

- Ладно, мы ушли в сторону, - согласился Тяпкин и, получив ободряющий импульс, вернулся к Курчатову. - Игорь Васильевич не стал защищать Мещерякова, а поставил перед нами задачу:

- Тем более, вы должны поддержать вашего шефа! Я этого вообще понять не могу! На кого же нам еще надеяться, как не на вас, молодых?

И когда я здесь всех удивлял, в хвост и в гриву директора этого на всех собраниях употребляя, - продолжал Тяпкин, - то, кроме смелости, у меня была уверенность, что ничего плохого он мне не сделает. Ну, премии лишит... Что он и сделал, вычеркнув меня из списка на Сталинскую премию 1953 года...

И все-таки что-то доброе о директоре этом у Алексея Алексеевича сказать нашлось.

- Что хорошо в ГТЛ было - Мещеряков предоставлял своим сотрудникам - Неганову, Сороко - полную свободу. Ничего подобного в других местах я не видел; чтобы у Алиханяна что-нибудь без разрешения шефа изменить в схеме опыта - боже упаси! А здесь - пожалуйста, действуйте! Потом только докладывали результаты, и как они были получены. А начальник первый подписывал...

Колокольчик на входной двери звякнул, и в зал экспозиции вошел еще один слушатель.

- А вот и профессор Бронислав Словински! - приветствовал его Тяпкин. - Приехал на мой доклад из Варшавы. Это хорошо...

Наши коллеги американцы

- Заслуга старших наших товарищей в том, что они понимали: на переднем фронте фундаментальной науки необходимы контакты со всеми странами, и эффективность исследований при этом не просто складывается, а приумножается. Первыми к нам прорвались англичане, за ними - американцы. - Алексей Алексеевич достал из портфеля толстую пачку фотографий. - Первая большая конференция с участием иностранцев проходила в ФИАН.

Вот историческое фото. Это моя фотография. У доски стоит Ландау; по затылкам можно определить остальных: вот Тамм сидит, это шевелюра Померанчука, это Гинзбург, а это Беленький... не Биленький, а Беленький... И других можно расшифровать.

Из иностранцев был знаменитый Челлен; он через несколько лет разобьется на собственном самолете... вот такая у американцев была манера, водить не только автомобили, но еще и самолеты...

- Какой это год?

- Это 56-й год! Это уникальная фотография. Здесь великие люди есть. В шляпе, вы видите, Эмилио Сегре! Он и его сотрудник Чемберлен станут через три года первыми лауреатами Нобелевской премии по нашей отрасли, по физике частиц - за антипротон. Да, в 1960-м мы их уже приветствовали как нобелевских лауреатов.

Вот Вайскопф Виктор - знаменитый человек, который говорит по-русски; он в 1936 году приезжал в Харьков к Ландау и познакомился там с нашей тюрьмой; его продержали несколько дней, проверяли, а потом выпустили; после этого он отказался от места, которое ему предложили в Киеве, и перебрался в США.

Вот Джек Штейнбергер - человек, который очень меня интересовал, он занимался моей тематикой; он тоже станет лауреатом Нобелевской премии - за открытие мюонного нейтрино.

- Где этот снимок сделан?

- Это уже по дороге в Дубну, куда их повезли после конференции в ФИАН, на двух автобусах, по-моему... и я их сопровождал, без всякого на то распоряжения, самовластно, и без всяких последствий, хотя у нас у всех была подписка о неконтактах с иностранцами, и я в очередной раз нарушил, но мне все сошло с рук.

- А ты что, неофициально их сопровождал?

- Да. Я сидел с Дайсоном - еще один нобелевский лауреат в моей коллекции. Дайсон хорошо говорит по-русски... А это я их щелкнул, когда их выпустили погулять, на полях за Дмитровом... Для меня это были корифеи. Это - маленький Панофский, рядом - Штейнбергер...

- Штейнбергер?

- Штейнбергер.

- Молоденький такой...

- Здесь же Чемберлен длинный... Его ставить рядом с Панофским, Джелеповым или Векслером - комедия... Слушайте, слушайте! - Воззвал Тяпкин к аудитории, которая увлеклась обсуждением внешности молодого Балдина. - A этo опять Пaнoфcкий...

- Гдe?

- Boт, caмый мaлeнький.

- Heт, caмый мaлeнький - Beкcлep.

- Панофский еще меньше.

- Вот Сегре один. Оуэн... Это все мои, личные фотографии!

- А это кто? А это? - последовали вопросы.

- Не знаю, - отрезал Тяпкин. - Там было много людей. Тех, кто не из Америки, мы вообще не замечали. Какие-то французы, итальянцы... У нас конкуренты - американцы: у них ускоритель! А с итальянцами о чем разговаривать? Такое вот верхоглядство. Это потом я пойду на сближение с итальянцами - у них аппаратура... А тогда я их в упор не видел. Для меня Панофский, Штейнбергер... Моррисон - вот мои коллеги!

- Субъект в длинном пальто и черной шляпе, как агент 007 - это Тяпкин стоит. Козодаев, Казаринов, а выглядывает - Синаев...

Сила Боголюбова

- А эту фотографию я уже показывал, - сказал Тяпкин, возвращаясь в ФИАН. - Пока мы с Прокошкиным докладывали, сначала Прокошкин, потом я, а потом и остальные, теоретики собрались своей компанией и уединились в небольшом зале, где сейчас кофием угощают (им наши детекторы были до лампочки) - и устроили там свой семинар по нуль-заряду...

Здесь я впервые почувствовал силу Боголюбова. Мощь его интеллекта. Он так разнес Ландау! Показал полную его несостоятельность. Я не мог понять детали, но и так было видно, что этот человек идет как бульдозер, не оставляя следа от построений Ландау...

А противная сторона возразить ничего не может. До этого они разъезжали по Союзу, такой ажиотаж устроили вокруг этого нуль-заряда! А Николай Николаевич пошел к доске и просто смял их. И так резко... и основательно! И никакого нуль-заряда не стало.

Случай с Балдиным

Альпинист А.М.Балдин. А.М.Балдин: «В 1957-1958 годах я работал в Бирмингемском университете в лаборатории Рудольфа Пайерлса. Дел было много, о занятиях альпинизмом я и не помышлял, и вдруг, к моему удивлению, получаю приглашение Джона Ханта посетить Северный Уэльс и принять участие в праздновании пятой годовщины первого восхождения на Эверест...»

Алексей Алексеевич был человек светский и знал много историй; некоторым из них он сам был свидетель, другие слышал от своих друзей и знакомых. О случае с Балдиным он слышал от самого Балдина и даже советовал: "Вы его пригласите, он вам с удовольствие расскажет".

- Первым нашим "долгосрочником", из тех, кто занимался физикой высоких энергий, был Александр Михайлович Балдин. В 57-м или в 58-м году он выехал на полгода к Пайерлсу, и у него были неприятности. Это как раз оправдывает мой заголовок. Взаимодействие через железный занавес было делом непростым.

Балдин работал у Пайерлса, ходил там в горы - молодой бравый Балдин, альпинист... Но и работал тоже. Там его осенило, что возможен новый пи-ноль мезон, который мы здесь долго искали потом с Прокошкиным, и Прокошкин сначала его "находил", а потом мы вместе с ним его и "закрыли"...

В ЦЕРН его мезоном заинтересовались и пригласили Балдина для обсуждения эксперимента. Он запросил Москву, и оттуда ему ответили: ехать можно, но только через Москву.

И Балдин полетел в Москву. На аэродром, как он рассказывал, его везли странным образом - в машине посла, вместе с солдатом, который служил в ГДР, сбежал в Западный Берлин, прошел через все разведки, и после того как из него все вытрясли, он явился в советское посольство и сказал, что здесь ему надоело, больше здесь не могу, - пусть там расстреляют, но здесь он больше жить не может. В Москве их встречали разные группы лиц, но отношение к ним было примерно одинаковое...

И Курчатов спасал его. Объяснял в верхах, что это научный сотрудник, долгосрочник, что ничего он не рассекретил, что идея пришла ему в голову там. И отстоял Балдина.

Особенности национального сыска

- Физики стали, как знаменитые спортсмены, ездить по миру, как артисты балета, как дипломатические работники высокого ранга, которые подолгу сидят за границей; вот сейчас у нас Никитин из Канады прибыл. И до этого много поработал там, наш Владимир Алексеевич...

Нам повезло - мы увидели мир, познакомились с новыми людьми, а ведь это самое интересное в жизни. Мы понимали, конечно, что контроль со стороны соответствующих служб нужен. Я уверен, что здесь была целая сеть, не только тех, кто охраной занимается, мы воспринимали это нормально, и сейчас воспринимаем, законопослушные люди вроде меня...

Но с чем я никогда не соглашусь, так это с тем, чтобы эта сеть распространялась на наших сотрудников, чтобы их втягивали в осведомители.

А это было. Часть этих людей потом высветились, самым тривиальным образом. Когда выезжают двое, а потом один из них надолго остается невыездным, то кто донес - ясно.

Ну неприятно это! Даже сейчас, когда объявлено, что политическим сыском не будут заниматься эти организации, своих агентов не высвечивают.

Правда, контрагентов не надо выдавать. Тех, кто следит за работниками посольств. Теми, кого наймут американцы. Так и нужно - а как иначе? А вот тех, кто следил за политическими настроениями своих коллег, их бы я вызвал на перерегистрацию. Дал бы объявление в газете: такие-то, такие-то и такие-то вызываются на перерегистрацию! Пусть люди знают.

И еще один индикатор - частые поездки за рубеж. Признак близости к КГБ. Меня самого могут заподозрить. В одной Италии столько раз был, что уже со счета сбился...

Но не подумайте, что я один из тех. Я бы им не подошел. В осведомители вербуются люди серые, а я был человек самоуверенный...

- И сейчас такой.

- И сейчас, как видите... Думал, что и в науке могу не уступить своим коллегам, и Прокошкину и другим, и занимаясь и водными лыжами и черт знает чем... И всем этим занимался. Теперь, конечно, под конец жизни, вспоминая о потерянном времени, немного грущу... Вон, Прокошкин… Каких высот в науке достиг… А я… В шесть часов бежал к причалу...

- Да какое же это потерянное время! Мoжeт, этo и было caмoe глaвнoе в жизни!

(Продолжение следует.)