Страсти по Хлопину

Мир рвался в опытах Кюри
Атомной, лопнувшею бомбой...

Андрей Белый, "Первое свидание".
Петроград, 1921 год

Наши краеведы, рассказывая о Дубне, отмечают ленинградский след в истории города, запечатленный в названиях улиц Ленинградской и Моховой. И действительно, первые контуры Институтской части сначала появились на ватманских листах Ленгипроекта. Однако есть и другие, более глубинные.

Ленинградский след

Михаил Григорьевич Мещеряков, основатель институтской Дубны, вспоминал, что в стенах ленинградского Радиевого института он навсегда отравился атмосферой высокой науки. Он считал себя учеником И.В.Курчатова, но своим первым учителем называл профессора Л.В.Мысовского, а восхищался В.Г.Хлопиным и В.И.Вернадским. Хлопин говорил на восьми языках, Вернадский - на двенадцати. Иногда семинары в Радиевом институте проводились на французском языке, вспоминал Михаил Григорьевич, - видимо, по случаю приезда супругов Жолио-Кюри, - и он засел за французский - он хотел знать, о чем говорят эти люди! Но дело, конечно, не в языках. Это были последние представители уходящей русской культуры, которая еще сохранилась за пределами России, в среде эмигрантов, и он, как мог, им подражал. Помните его знаменитые манеры? В молодости он брал уроки актерского мастерства.

Портрет В.Г.Хлопина работы К.А.Петржака.

Выбор цели

В кабинете В.И.Вернадского.

Вот оно, старое здание Радиевого института по улице Рентгена, дом №1. Институт носит имя академика В.Г.Хлопина, а его первым директором был академик В.И.Вернадский, он же его и основал. И сразу поставил ясную и грандиозную цель, достижение которой возможно было только на стыке трех наук: поставить внутриатомную энергию на службу человечеству. Было ясно уже, что в атомах заключены несметные запасы энергии. Не ясно еще было, как ее оттуда извлечь, но Вернадский чувствовал, что это возможно, и это было даже не предвидение ученого, а озарение поэта. А пока нужно было искать и осваивать урановые месторождения. А значит, нужны были геологи. Придется работать с радиоактивными веществами, значит, потребуются химики. Необходимость в физиках принималась без доказательств.

Геохимический отдел возглавил сам Вернадский, радиохимический - Хлопин, физический - Мысовский. Иногда на вопрос о том, что уберегло Вернадского в тридцатые годы - его, человека, на дух не переносившего новых хозяев жизни, - отвечают так. Вернадский нам известен как автор учения о биосфере, а он был прежде всего геолог. Недра - наше богатство. Они его и спасли.

Риановский циклотрон

Михаила Григорьевича в Радиевый институт привел Мысовский, еще студентом, и, так получилось, рекомендовал Курчатову, а тот пообещал взять молодого человека в аспирантуру - и взял. Как говорил Вернадский, один случай может определить всю жизнь.

Исследования велись на риановском 1-метровом циклотроне. В это трудно поверить, но циклотрон размещался в прихожей квартиры, где жил с семьей профессор Мысовский, а пульт управления был на кухне - кто сейчас решится на такое? Радиевый институт давно переехал и находится теперь по другому адресу, а циклотрон остался здесь и как будто врос в это здание, превращенное в музей. Необычно выглядит циклотрон в вертикальной плоскости. А перед ним, в подвальчике, под стеклянной крышей - маленькое помещение, в котором сидел человек, настраивавший ускоритель перед очередным пуском. Сейчас там манекен, но такой правдоподобный (на снимке), что кажется, он вот-вот оторвет взгляд от стола и вопросительно взглянет на вас - в чем, собственно, дело? Не мешайте работать.

Циклотрон был задуман в 1932 году, его предложили строить, сразу после первых публикаций Лоуренса, Мысовский и Гамов, а Вернадский и Хлопин поддержали. Энтузиазм был велик, да и замах немалый: циклотрона такого размера тогда не было даже у Лоуренса. Но, как сказал поэт, "О, знал бы я, что так бывает, когда пускался на дебют..." Сделали сравнительно быстро, налаживали долго. Собирали и разбирали узлы ускорителя, меняли вакуумную камеру...

Когда Михаил Григорьевич пришел в аспирантуру Радиевого института, циклотрон еще не работал. Мысовский готов был сдаться, а это грозило неприятностями и ему, и институту. И тогда на помощь пришел коллега Курчатов из института А.Ф.Иоффе. Дела сразу пошли быстрее. И снова разбирали, собирали, меняли вакуумные насосы... Не работает? А у Лоуренса работает? Значит, должно работать у нас!

Аспирант Мещеряков наравне с остальными сотрудниками циклотронной лаборатории участвовал и в наладке циклотрона, и в его пуске, но главным делом для него оставалась подготовка диссертации. Тему ему Игорь Васильевич определил такую: "Измерение сечений захвата нейтронов атомными ядрами" - что он и сделал для 27 элементов. А опыт риановского циклотрона очень пригодился потом, при создании дубненского синхроциклотрона, и когда его, научного руководителя строительства, спрашивали, зачем проверять принцип автофазировки, если основанный на нем ускоритель в Беркли уже работает, он отвечал так: если работает в Беркли, это еще не значит, что будет работать у нас.

В феврале 1937 года В.Н.Рукавишников, участвовавший в создании циклотрона с самого начала, обратил внимание, что ток в вакуумной камере сохраняется даже после отключения подачи ионов, - и плохо работающий насос стал неоценимым подарком для Курчатова: поток нейтронов, выбиваемых из мишени, в тысячи раз превосходил то, что получали до этого в опытах с радон-бериллиевой смесью! Курчатов был в восторге; Хлопин, который собирался заняться синтезом трансуранов, его восторгов не разделял: ему нужен был нормально работающий ускоритель. Их скрытый конфликт привел к тому, что Курчатов ушел из Радиевого института и сосредоточился на работе в институте Иоффе, где решили делать собственный ускоритель, а циклотронную лабораторию возглавил вернувшийся из армии молодой кандидат наук Михаил Мещеряков. К январю 1941 года циклотрон был готов к новым экспериментам, и Хлопин собирался приступить к синтезу трансурановых элементов. Планы перечеркнула война.

Метаморфоз

Вернемся во вторую половину тридцатых, когда в вышестоящие организации Ленинграда стали поступать гневные письма с вопросом, на что тратит деньги Радиевый институт? Страна, понимаете ли, озабочена добычей угля, увеличивает выплавку стали - Кузбасс, Магнитка - а в Радиевом институте занимаются какой-то чепухой! Любая критика тогда могла обернуться доносом. Бесстрашие украшает воинов, а не ученых - несчастна та страна, что нуждается в героях, сказал Галилей, отрекаясь от учения Коперника (по версии Бертольда Брехта) - но Хлопин был и ученый, и бесстрашный человек. И продолжал заниматься "чепухой". А потом оказалось, что это и есть главное.

Все изменилось почти мгновенно. Михаил Григорьевич говорил: "Я долго искал это слово - метаморфоз..." Ключ к атомной кладовой неожиданно подобрали в лаборатории Отто Гана, в самом конце 1938 года. Михаил Григорьевич вспоминал: "Врезался в память семинар, на котором Хлопин докладывал о результатах берлинской группы..." За считанные недели эти результаты подтвердились в ведущих лабораториях мира, в камерах Вильсона обозначились следы осколков деления, были определены их массы и заряды, оценена энергия деления и осознаны перспективы, которые открывает рождение вторичных нейтронов^*.

В 1940 году по предложению Вернадского и Хлопина была организована Урановая комиссия. О бомбе не говорили: ставилась задача получения управляемой ядерной реакции. С началом войны комиссия была распущена, а когда началась работа над бомбой, Хлопин, добившись привлечения к Атомному проекту, вместе с сотрудниками разработал технологию извлечения плутония из урановых блоков. Вот и пригодился довоенный опыт занятия "чепухой"!

В декабре 1946 года заработал первый советский ядерный реактор, и началось накопление плутония для первой советской атомной бомбы. Технология Хлопина была не только единственной оригинальной разработкой, она оказалась лучше и во много раз дешевле американской. В списке лиц, представленных к наградам после испытания первой советской атомной бомбы, сразу после фамилии Курчатов стоит фамилия Хлопин.

Последняя встреча

О своей последней встрече с Хлопиным Михаил Григорьевич рассказал в феврале 1992 года. Виталий Григорьевич был уже плох, и разговор вышел короткий.

- Я слыхал, что вы были на полигоне?

- Да, Виталий Григорьевич.

- Скажите, а там была Советская армия?

Что тревожило Хлопина в последние дни его жизни? - задавался вопросом Михаил Григорьевич. И дальше - почти дословно: "Русская интеллигенция, вы об этом нигде не прочтете, русская интеллигенция, которая участвовала в создании атомного оружия, и Хлопин в их числе, опасалась, что это оружие, при определенных обстоятельствах, может быть использовано властью, в первую очередь Берией, который всем этим руководил, против собственного народа... Он боялся. Он сам приложил руку к созданию этого оружия, внес решающий вклад; его терзала совесть...

Я ответил:

- Да, армия была.

Он закрыл глаза. Мария Александровна тронула мое плечо. Я встал, поклонился и ушел. Через два месяца его не стало. Вы понимаете? Это же шекспировские страсти!"

При подготовке статьи "Академик Хлопин: восхождение на последнюю вершину" Михаил Григорьевич еще раз вернулся к вопросу о том, какую ответственность несут ученые за использование результатов их труда, и пришел к окончательному выводу: никакой. Все результаты принадлежат государству, на нем и лежит ответственность. "Так было, и так будет и впредь. А теперь я с вашего позволения выпью рюмку водки. Как бы мне дотянуться до той сигары..."

Это была его последняя встреча с Хлопиным. А их пути разошлись еще раньше, в феврале 1947 года, когда по велению свыше Михаил Григорьевич перебрался в Москву, затем "на Верхнюю Волгу" и приступил к главному делу своей жизни.

Александр РАСТОРГУЕВ

^* Исследования осколков деления шли лавиной. Велись они и в Радиевом институте; ученики Курчатова К.А.Петржак и Г.Н.Флеров, пытаясь в очередной раз избавиться от фона, наткнулись на спонтанное деление урана, на что им указал их научный руководитель: "Да это же у вас уран делится!"