Три дня в жизни Е.П. и реактора ИБР-2

(Окончание. Начало в №№ 29, 32)

День третий: 9 февраля 1984 года.
Приемка ИБР-2 в эксплуатацию,
или Персональное дело "О двух мегаваттах".

"День 9 февраля 1984 года был пасмурный. Праздничного настроения не было, так как на планируемом в этот день заседании Государственной комиссии по приемке должны были обсуждать и решать вопрос, на какой мощности работать ИБРу. Осторожная часть членов комиссии во главе с ее председателем А.М.Петросьянцем, председателем Госкомитета по использованию атомной энергии СССР, предполагала остановиться на мощности 1 МВт. Оппоненты готовились отстаивать 2 МВт. Дебаты об этом шли уже много дней перед заседанием 9 февраля. Руководство ИБР-2 (И.М.Франк, Ю.С.Язвицкий и В.Д.Ананьев), безусловно, хотели бы иметь в своем активе более мощную установку. Основания были серьезные: после приемки реактора в эксплуатацию нельзя повышать мощность, а два мегаватта уже опробованы. 27 января легендарный конструктор реакторов, директор проектного института НИКИЭТ Николай Антонович Доллежаль и И.М.Франк утвердили протокол технического совещания 11 компетентных сотрудников ЛНФ и НИКИЭТ о готовности реактора к работе на 2 мегаваттах. Тем не менее дирекция ОИЯИ (главный инженер ОИЯИ Ю.Н.Денисов и директор Н.Н.Боголюбов) готовят проект решения Госкомиссии о разрешении работать только на 1 Мвт и соответствующий приказ по ОИЯИ. (Руководство ОИЯИ препятствовало вводу ИБР-2 в эксплуатацию еще ранее, в 1980-1981 гг. Из-за необоснованной сверхосторожной политики энергетический пуск реактора был задержан на полтора года. Пусковая бригада кипела от негодования; даже сдержанный Юрий Сергеевич Язвицкий хотел жаловаться Брежневу. Почему так? Члены дирекции ОИЯИ боялись реактора, не доверяли специалистам из ЛНФ. На одном из совещаний Денисов, например, заявил, что "видит главную опасность в деле создания ИБР-2 в том, что Шабалин, как начальник сектора ядерной безопасности, не прислушивается к предупреждениям и рвется в бой, не желая осмотреться" и т.д. Это в то время, когда наша главная задача и заключалась в осуществлении предельно безопасного пуска! Скорее всего, политика сдерживания пуска объяснялась тем, что Боголюбов помнил историю 1972 года с реактором ИБР-30 и считал, что Илья Михайлович скрыл тогда истинные масштабы аварии.)

И руководители ИБР-2 не устояли перед авторитетом и высоким положением директора ОИЯИ и были готовы согласиться с ограничением мощности. К сожалению, Дмитрия Ивановича Блохинцева тогда уже не было; я уверен, что ситуация сложилась бы иная. Мне, не сидящему в ответственном кресле, было проще смотреть на мир, и пришлось принять огонь на себя. Главным защитником работы на мощности 2 МВт, конечно, следовало избрать проектный институт НИКИЭТ и его директора Н.А.Доллежаля. С помощью сотрудников НИКИЭТ Н.А.Хрястова, Ю.И.Митяева и В.С.Смирнова удалось добиться аудиенции у легендарного академика. На совещании в его кабинете была выработана единая позиция НИКИЭТ и согласован "сценарий" отстаивания этой позиции на будущем совещании Госкомиссии (Здесь уместно вспомнить один забавный эпизод. В конце совещания Николай Антонович неожиданно спросил: "А в Дубне можно купить галоши? В Москве невозможно найти галоши для моей внучки". Мы дружно поспешили заверить академика и заботливого дедушку, что в Дубне галоши определенно есть. И детские галоши были найдены, не помню уже, каким образом. Наверное, через всемогущий наш ОРС, "отдел рабочего снабжения". Там можно было достать всё, как в Греции до дефолта, через "нужных людей".).

Параллельно с этой, официальной линией было решено задействовать "научную общественность". Подготовили письмо к членам Государственной комиссии, которое подписали 10 научных сотрудников ЛНФ и ОИЯИ (кроме Владимира Максимовича Назарова, они все здравствуют до сих пор). Это были люди, известные независимостью своего мнения, как ранее, так и сейчас: А.М.Балагуров, Ю.А.Александров, В.Г.Симкин, В.Л.Ломидзе, В.В.Нитц, Ю.Н.Покотиловский и др. Конечно, список подписантов не исчерпывался бы этим, если бы остальные независимые были доступны в тот момент.

С позиции сегодняшнего дня акт подписания оппонирующего документа не представляется сколько-нибудь смелым или агрессивным поступком. Но надо окунуться в те доперестроечные времена с их терехиными и петросьянцами, чтобы понять определенный риск такого акта.

Накануне заседания, вечером 8 февраля, я вручил это письмо, напечатанное на двух страницах с подписями, А.М.Петросьянцу в его номере с телефоном в гостинице "Дубна" (обратите внимание: номер с телефоном! Это знаково для тех времен). Он принял меня довольно дружелюбно, а по поводу обращения не высказал никакого отношения.

И вот наступил этот пасмурный и тяжелый день 9 февраля. На заседании Государственной комиссии я вел протокол, а потому могу ручаться за достоверность нижеизложенного. Выступавшие с докладами осторожно обходили вопрос о "мегаваттах". Но в дискуссии он, конечно, возник. И тут разработанный в НИКИЭТ сценарий сработал безукоризненно. Последний гвоздь был забит Н.А.Доллежалем, точнее его заместителем Юрием Михайловичем Черкашовым, который от имени академика твердо заявил, что "НИКИЭТ спроектировал ИБР на мощность 4 МВт, и сомневаться в работоспособности этой машины означает проявить недоверие к ведущей проектной организации Союза. Надо начать работать на 2 мегаваттах и потом повышать мощность". После этого никто не сказал ни слова против. Члены Государственной комиссии были подведены к решению о 2 мегаваттах без альтернативы, несмотря на слабые попытки Петросьянца свернуть обсуждение на то, с какой частотой реактору работать - 5 или 25 Гц, хотя с научной точки зрения это просто бессмысленно: на частоте 25 Гц невозможно проводить нейтронно-физические эксперименты.

Перед перерывом А.М.Петросьянц зачитал наше обращение без комментариев, но по окончанию заседания вдруг объявил о "недостойном" поступке Шабалина, организовавшем "коллективное письмо сотрудников ОИЯИ с предложением Госкомиссии принять реактор к эксплуатации на 2 мегаваттах". Петросьянц обвинил меня ни много ни мало в том, что я привлек к подписанию документа иностранных сотрудников ОИЯИ, которые, как он безапелляционно утверждал, "не должны участвовать во внутренних делах Союза и указывать Минсредмашу, как тому поступать". Иностранцами же были поляк Иренеуш Натканец, проработавший к тому времени в ОИЯИ 20 лет (он покинул Дубну в 2015 году в связи с уходом на пенсию), венгерский ученый Пал Пахер, руководитель землячества в ОИЯИ; и русский научный сотрудник Володя Нитц (!). В обвинительной речи Петросьянц представил меня предателем государственных интересов СССР. Эта глупость преподносилась с таким апломбом, которому мог позавидовать известный адвокат сталинских времен Вышинский. Члены комиссии с удивлением внимали эскападе председателя Госкомитета, сопровождаемой грубыми окриками в мою сторону. Н.П.Терехину (помощнику директора ОИЯИ по режиму) он тут же поручил наказать "диссидента". Эра Николаевна Каржавина, сотрудник Госкомитета, подошла ко мне после заседания и нежно прошептала: "Женя, я думаю, вам лучше не появляться на вечернем приеме". У меня в кармане лежало приглашение на банкет...

В дальнейшем многие говорили о бессмысленности коллективного обращения. Всё, мол, и так бы прошло. Если бы и так прошло, то почему всё руководство ЛНФ ходило с мрачными лицами последние дни? Почему накануне был подготовлен приказ по ОИЯИ о вводе реактора в эксплуатацию на 1 МВт? Почему Илья Михайлович избегал разговоров со мной о проблеме мощности ИБР-2? Он всё отлично понимал, но очевидно не имел достаточных козырей в руках для споров с Петросьянцем и Боголюбовым. Может быть, письмо и было излишней мерой, но категорическая позиция Н.А.Доллежаля - отнюдь нет.

В этот день 9 февраля умер генсек Ю.В.Андропов. Но эра гегемонии аппаратных чиновников на этом не закончилась. 16 февраля Боголюбов подписал приказ №3с (секретный), которым предупреждал Е.П.Шабалина и В.П.Саранцева (тот через иностранного вице-директора без ведома директора ОИЯИ провел некое совершенно малозначащее решение, которое, якобы, "нанесло ущерб советской стороне") за нарушение инструкции по работе с секретными документами от 1972 г. и инструкции по соблюдению режима советских граждан в ОИЯИ от 1981 г. Странно, что все секретные приказы и инструкции издавались в феврале. Какая-то февральская лихорадка режимных органов...

Звезда Петросьянца зашла за горизонт скоро, в 1986 году: по поводу аварии в Чернобыле в газете "Правда" он написал: "Наука требует жертв". Не было в России человека, кто бы не осудил это бессовестное заявление ответственного официального лица. Я был удивлен и возмущен, когда аллея, ведущая к зданию реактора ИБР-2, была названа именем этого чиновника. Так и чешутся руки совершить акт вандализма... А потом сыграть в шахматы вслепую в КПЗ. Я начинаю, господа прокуроры: е2-е4!